Русскоговорящие грызуны

РУССКОГОВОРЯЩИЕ ГРЫЗУНЫ
ИЛИ
СКАЗ О ТОМ, КАК ВОЛК В ИГРЕ ПОД НАЗВАНИЕМ «КУЛЬТУРНАЯ РЕВОЛЮЦИЯ» КРЫСУ ПРИДАВИЛ

Вскочил волк, почуявши крысу, и навалился на неё. Рычит волк, воспитывает крысу, а та пищит неразборчиво, но громко. Видать испугалась здорово.

Не стал волк рвать крысу в клочья. Не стал пачкаться об неё. А сделал заявление и пошёл дальше заниматься своими учебными делами.

Любая игра идёт по определённым правилам:

• Правила определяют игроки, по договорённости.
• Правила определены ранее и их изучают до начала игры.
• Правила меняются частью игроков во время игры по ранее организованному сговору.
• Правила меняются «неожиданно» всеми игроками в разных направлениях по их собственному произволу.

Набор вариантов правил «одной и той же» игры ограничить теми же правилами, без добровольной договорённости ВСЕХ игроков, нельзя. Этим и отличается любая игра от ЖИЗНИ, где шулеры, напёрсточники, надувалы, профессиональные игроки жить полной жизнью не могут. Вымирают… Или становятся жизнелюбами.

В Жизни любая социальная игра, в которую играют игроки, а не человеки (человеки в социальные игры на интерес не играют), отличается от полноценной жизни своей ориентированностью и стремлением игрока (игроков) получить выигрыш за счёт не только участников игры, но и урвать себе кусочек пожирнее от каких-либо ресурсов планеты, от общественной и индивидуальной деятельности других людей на планете Земля. Но в Божием Промысле заниматься рвачеством никому не позволено.

Исходя из сказанного и глядя на социальные игры, демонстрируемые всем нам с экранов ТВ, возникают, в частности, такие вопросы:

• Находится или не находится в Божием Промысле МЕШ (М.Е. Швыдкой) со «своей» игрой в «культурную революцию» и отобранными хозяевами этой игры игроками?
• Почему все они не находятся в Божием Промысле?
• Какие задачи решаются хозяевами ТВ игр с его (МЕШа) и прочим участием?

Ответить на первые два вопроса просто. Каждый может сделать это сам. Но для части участников игры и части зрителей последний вопрос может остаться неочевидным. Поэтому раскроем некоторые задачи, которые хотя и находятся на первом плане, но остаются «за кадром». Итак.

Божий Промысел заключает в себя детские игры в песочнице на берегах озёр, рек, морей, просто у куч песка, где он влажен, в куличики, в лепку моделей архитектурных строений, подобий скульптур, отображающих живой и виртуальный миры. Это тренировки разума. Эти игры ускоряют процесс становления детей людьми. В эти же «куличики» играют и вполне взрослые люди с полной самоотдачей им. Но песочная лепка быстро рассыпается или смывается, ледяная и снежная «скульптура» тает, а их формы остаются в памяти строителей и зрителей или на каких-либо других носителях информации. Несомненно, статистически предопределённая большая часть таких произведений рук человеческих приносит людям пользу. Потому что не разрушается мир Природы и духовный мир человеков.

Когда взрослые дяди и тёти начинают игру путать со своим отношением к жизни, то они сами выставляют себя в зверинец. В один ряд с голозадыми обезьянами, для которых в клетках зверинца — «вся жизнь — игра». Так как забота о пропитании с таких обезьян снимается бюджетными ассигнованиями.

Если на «Культурную революцию» посмотреть под таким «соусом», то снимается весь флёр, вся привлекательность, вся авторитетность со всех участников игрищ. Данная игра становится полигоном, на котором в игровой форме проводится тестирование «элиты», претендующей на то, чтобы нести на себе груз по формированию, развитию, отображению, доведению целостной культуры российского общества до всего населения страны. Форма тестирования «культурной революцией» такова, что превращает подавляющее большинство тестируемых в голозадых обезьян, которые способны только производить обезьяньи крики, но не способны хотя бы предстать перед зрителями в качестве людей, не говоря уж о том, чтобы самим почувствовать себя людьми. Это так потому, что «Культурная революция» изначально предназначена для удержания всех её участников в животном типе строя психики. Своей алгоритмикой и содержательностью она лишает людей души. Нет в ней открытия истин. Нет в ней душевного, уважительного отношения людей друг к другу. Нет в ней взаимопомощи в освоении новых для участников знаний… Есть только неприкрытая ничем интрига, есть только сталкивание отдельных субъективных частных местечковых мнений в споры и ругань… В такой «культурной» «атмосфере» больше часа даже ведущий не может удержаться.

Итак, с учётом сказанного выше, посмотрим на КР за 29 апреля 2004 года на тему «Великий и могучий русский язык никому не нужен». Заметьте, в кавычках никакого знака препинания нет! Следовательно, это утверждение, которое оспаривать безсмысленно. Во всех телепрограммах это утверждение должно было бы быть разтиражированым. Однако, в тех газетных программах ТВ, которыми мы пользуемся, данная «повестка дня» отсутствует. Потому что подпадает под русофобию, если очень мягко обозначить её направленность. А если называть вещи своими именами, то подпадает под статью «об экстремизме» и разжигании межнациональной розни. И тем самым, откровенно неприкрытым образом, вливается в мутный сионо-нацистский поток, пролитый А. Гербер в понедельник 26 апреля в выпуске «Тем временем». Связь уж очень заметной становится.

Достаточно внимательно изучив материалы разсматриваемой игры, мы отмечаем два очень примечательных, по нашему пониманию, её фрагмента:

Первый. Язык выступлений Сергея Волкова, преподавателя русского языка и литературы московской 57-ой школы, и Прудовского Ильи Ефимовича, диктора всесоюзного радио, нами называется развивающимся эталоном общения состоявшихся человеками людей.

Второй: В показанной игре позиция МЕШа, как игрока, постоянно меняется. Меняются и задачи игры. МЕШ продуктивно начал работать на нового министра культуры и массовых коммуникаций с пользой для себя и для Российского общества.

Итак. Сравнение выступлений Прудовского и Волкова со всеми остальными не в пользу последних. Почему?

Классический Русский Язык, он же, как классический литературный русский язык, язык Ломоносова, Пушкина, Сталина, Тютчева, Толстого, Тургенева, Чехова… — поднимает говорящих, пишущих, мыслящих на нём на тот уровень, на котором происходит очеловечивание людей. Люди становятся человеками. Им становится интересно общаться на русском языке между собой, с ними становится интересно общаться всем. Почему?

Человеки — носители человечного строя психики, переходящего в человечный строй души, изменяют людей, окружающих их. Они поднимают состояние духа окружающих до своего. Именно поднимают! Этим «поднятием» общение не ограничивается. Это всего лишь одна из характеристик такого общения. Ярче и полнее его разскрывает краткая аналогия.

Альпинисты на крутом склоне в связке поднимают друг друга к вершинам. Одному не пройти. Сил не хватит. Только помогая друг другу, вытаскивая друг друга, передавая свой опыт восхождений друзьям, перенимая их опыт и не теряя товарищей, альпинисты достигают сияющих вершин. И среди них нет победителей, «свободных либералов», демократизаторов. Альпинисты просто становятся людьми в горах.

Говорящие, общающиеся, мыслящие на Русском Языке люди постоянно удерживают Русскую цивилизацию в устойчивом состоянии, в состоянии эволюционного (а не рррэволюционного) преобразования её, отвечающего задачам и целям (целостности процесса) глобализации и очеловечивания всего населения планеты Земля.

На основании выше изложенного возникает вопрос:

— Игра «Культурная революция» и её безсменный ведущий (часовой-хранитель — ?) приносят вред или пользу Российскому обществу?

Ответ не так очевиден, как хотелось бы «вякнуть» не подумавши. Оказывается, они приносят пользу, но «специфическую».

Говоря на «плохом» русском языке, такие болтуны наполняют собой понятие «русскоговорящие». И зримое, иллюстративное наполнение понятия «русскоговорящие» выводит людей на путь очеловечивания. На путь освоения информационных полей, лежащих вне досягаемости каналов ТВ, полей, наполняемых Русским языком людьми, с которыми не только интересно, но и очень полезно говорить, общаться, обмениваться знаниями… И вот эти другие, не телевизионные, а народные информационные поля, хотя и подвергаются нападению со стороны русскоговорящих «грызунов», но никогда не будут уничтожены! Почему? И почему тут появились «русскоговорящие грызуны»?

Есть Русская цивилизация. Есть Русские люди всех, без исключения, народов, народностей, наций (не по-русски «этносов»). Русская цивилизация развивается не по укороченной (христианской, иудейской, буддистской, ламаистской …) истории. История Русской цивилизации превышает протяженность всех писаных и забытых историй. Освоить Историю Русской цивилизации возможно только на основе полного мировоззренческого стандарта, на основе знаний и образа жизни, источник которых открыт Концепцией общественной безопасности «Мертвая вода», на основе Русского Языка. Все остальные «учения», «направления», «программы», «концепции» и «парадигмы» не полны, не целостны, иллюзорны. Они служат инструментами воспроизводства толпо-«элитаризма» во всём его спектре «потребительских возможностей». Все они имеют укороченную, «обрезанную» историю. Все они не жизнеспособны.

Яркий пример конкретного «русскоговорящего» носителя был показан в игре за 29 апреля 2004 года. Им стал Бари Алибасов. Наш Хемингуэй. Наша «бабочка однодневка». Оказывается он читает Костомарова, Соловьева, Ключевского только в сортире (как Хемингуэй). И почти ничего не понимает из прочитанного там. Потому что не помнит языка бабушек, многих из которых, возможно, в их молодости кто-то и называл не только бабами, но и бабочками.

Нет будущего у «бабочек однодневок», живущих в укороченных мужских и прочих историях. Даже Л.Парфенов в своей «Намедни» за 2 мая 2004 года доказал это. Показ сюжета про «владельца» места отдыха подрастающей «элиты» открыл всем смотрящим, как эта «золотая и бриллиантовая» молодёжь «спускает» валюту. Нет в их тусовке никаких отличий от обычных тусовок, скопированных на Западе. Разве только голых попок побольше. Да цены за вход и выход повыше. А так весь набор развлечений не отличается от среднестатистических потребностей, освоенных за годы перестройки и реформ. Разве что «групповуху» оставили за кадром.

Самым примечательным же в этом сюжете стал краткий комментарий Парфенова к показанному беСпределу. Оказывается, он показал молодую «элиту», которая будет думать за нас всех, после того как на неё возложатся все три независимых ветки власти. Как вам? Нравится перспектива?

Не сможет эта «элита» думать! У неё все мозги давно уже прокомпостированы. Все в дырках. Как у Ксюши Собчак и прочих показанных «элитарных» деток «элитарных» родителей…

Парфенов качественно проиллюстрировал процесс деградации россиянской «элиты» уже во втором поколении. Парфенов показал предельно укороченную историю. Спасибо вам, Лёня, за ваш открытый для всех цинизм по отношению к вашим «кормильцам». Вы их уже предали. Кто конкретно из них предаст вас?

ВЫВОД:

У россиянской русскоговорящей «элиты» нет будущего потому, что ей «великий и могучий русский язык не нужен».

Примечание:

Текст данной записки построен на тексте видео и аудио записей игры в «Культурную революцию» за 29 апреля 2004 года. Текст этой игры приводится как документ, который иллюстрирует речь её участников. Для чтения он не предназначается. Поэтому помещается в приложение.

Приложение

великий и могучий русский язык никому не нужен

Ш: — Здравствуйте. Для жизни нации язык — это основа основ. Как мы (совсем неразборчивые слова), что бы мы не делали, мы всегда будем думать, как мы говорим, что мы говорим и зачем? Вот об этом в сегодняшней «Культурной революции».

Диктор: — Дамы и господа! Ведущий программы «Культурная революция» Михаил Швыдкой!

Ш: — Здравствуйте! Сначала , всё таки, я процитирую Ахматову, — Ржавеет золото, истлевает сталь, крошится мрамор, к смерти всё готово, всего прочнее на земле печаль и долговечней царственное слово. Так писала, может быть, самая великая поэтесса 20-го столетия, пишущая на русском языке. А теперь пример современного, э-э, телефонного разговора:

— Алёна, это Яна.
— Я не Алёна.
— Да, Яна не Яна. Я говорю на так.

Вот и всё. Вот собственно на этом можно было и закончить нашу программу. Хотя, после такого рода текстов, как и после текста типа, — У саммита случился конценсус, — так пишут обычно в газетах, э-а, в ряде международных событий, хочется сказать и утверждать нашей программе, что великий и могучий русский язык никому не нужен. Со мной согласна писательница Марина Андревна Юденич. Прошу.

Ш: — Марина Андревна, Марина Андревна! На каком, на языке, вы всё-таки пишете, если великий и могучий русский язык никому не нужен?

Ю: — Я пишу на великом и могучем, стараюсь писать на великом и могучем русском языке.

Ш: — А почему ж вы утверждаете, что великий и могучий русский язык никому не нужен в таком случае? Всё же.

Ю: — Я бы такое маленькое-маленькое сделала уточнение. — Почти никому не нужен.

Ш: — Марина Юденич! И, тем не менее, я уже точно знаю, как токо название, э-э, этой программы было напечатано в теле афише, тут же начались возмущённые, э, возгласы читателей, писателей, которые пишут, ну, так думают они, на великом и могучем в разные инстанции, — Это как это, великий и могучий язык никому не нужен? Опять над нами издеваются! — Поэтому мы представляем другую точку зрения, которая полагает, что великий и могучий русский язык нам всё-таки нужен. И это, естественно, главный редактор, э-э, «Литературной газеты» Юрий Поляков. Юрий Михайлович, прошу.

Юрий Михайлович, поздоровк, поздоров(айтесь). Вы знаете друг друга?

П: — Конечно. Очень хорошо.

Ш: — Так вот, Юрий Михайлович, сегодня, м-м, когда .некоторые люди не то что пишут, но и говорят с орфографическими ошибками, э-э-э. Неужели вы утверждаете, что, всё-таки, великий и могучий русский язык ещё кому-то нужен? Людям, которые, э-э, разговаривают так, э-э, просто, что от этой простоты хочется сразу умереть. Она даже не хуже воровства, она хуже чего-то ещё.

П: — Ну, вот именно поэтому он и нужнее нам сегодня.

Ш: — Уверены?

П: — Абсолютно.

Ш: — Точно?

П: — Точно.

Ш: — Юрий Поляков! Э-э. Мы воздержимся от цитирования. Э-э. Значит, э-э, великий, могучий русский язык никому не нужен, утверждаем мы с Мариной Андреевной Юденич. Юрий Михайлович полагает, что он всё-таки ещё кому-то нужен. Э-э. Вокруг этого и пойдёт сегодняшний спор. Но пока оппоненты должны изложить свои позиции. Пожалуйста.

Ю: — Я полагаю, что язык сегодня является зеркалом, в котором отражается со всеми своими прелестями и уродствами его коллективный пользователь. Общество. Я утверждаю, что состояние нашего общества сегодня таково, что сохранение языка является для него, не только не является для него первостепенной задачей, но и не входит даже в первый десяток задач, и не входит даже в первую сотню задач, которые стоят перед обществом. Я не хочу кликушествовать, но проблема мне представляется очень и очень серьёзной. Очень и очень острой. И прежде чем призывать вас всех на эту проблему навалиться и как-то пытаться общими усилиями разрешить, наверное, её надо осознать. Вот потому я пришла и говорю — великий и могучий русский язык сегодня никому не нужен.

Ш: — Марина Андревна, а можно задать вопрос? А великий английский язык нужен кому-нибудь? Тот же Диккенс, Голсуорси, Шоу?

Ю: — Я думаю, там такая же ситуация, примерно.

Ш: — Это уже радует. Юрий Михайлович, пожалуйста.

П: — Ну, я абсолютно не согласен с этой позицией. И, прежде всего, потому, что этот язык нужен нам с вами. Начнём с того, что мы обсуждаем эту проблему на русском языке. Достаточно подготовленном к обсуждению этой, в общем-то, сложной и коварной проблемы. Во-вторых, язык, собственно, — это культурный, исторический, даже, я сказал бы, этно-культурный исторический код народа. И если его не будет, не будет народа. Не случайно слово язык ещё имеет значение народ. Это синоним слова народ. И когда говорят, скажем, язычество, имеется в виду, что это народная религия, так сказать, до, скажем, дохристианская. Поэтому этот язык естественно нужен, необходим и мы с вами как народ, как великий народ, создавший необыкновенно высокие, так сказать, достижения в области языковой, в частности в литературе, без языка перестанет существовать. То, что сейчас существуют трудности, это естественно. Мы сейчас переживаем, ну, надеюсь — заканчиваем переживать, период варваризации. Если пользоваться бердяевским выражением, которое всегда наступает после революции. Не важно какой. Пролетарской или антипролетарской. Вот. Это связано, так сказать, с тем, что в язык сбрасывается очень много новых слов. Э-э, так сказать. К руководству, так сказать, страной, средствами массовой информации часто приходят люди случайные и, э-э, малообразованные. В основном за счёт своих, так сказать, революционных заслуг. Опять-таки, неважно каких, пролетарских или антипролетарских. Но постепенно это перемалывается. Тем более наш язык, он, в общем-то, исторически закалён. Он возникал, кстати говоря, как, так сказать, как двуязычное начало. Потому что существовало два языка. Старославянский и русский разговорный. Потом были влияния, так сказать, и угро-финский, и тюрский, и польский, и немецкий, и французский, и самые разные. И язык этот всё перемалывал, и только от этого могучел и величествовал. Вот. Извините за такие, так сказать, неологизмы, которые ещё раз подтверждают могучесть и необходимость русского языка нам сегодня.

Ш: — Спасибо. Юрий Поляков! Итак. Да, не бойтесь, ничего страшного. Он не сказал. И я ничего не сказал. Вы не бойтесь. Как только об языке, сразу начинают нервничать. Не достаточно великость его излагать. Э-э, мы вскоре продолжим «Культурную революцию». Мы продолжаем «Культурную революцию» и сейчас время вопросов…

Ю: — Юрий Михайлович. Когда мы говорим, произносим фразу, — русский, великий могучий русский язык никому не нужен, — вы вот сейчас в этом контексте беседы воспринимаете её как лозунг, — никому не нужен, восклицательный знак, — или как констатацию ситуаций в стране?

П: — Я воспринимаю это как провокативный вопрос, который необходим для острого обсуждения, ну, скажем, так достаточно сложной, так сказать, ситуации , которая у нас в обществе культурной и духовной языковая, э-э…

Ю: — Хорошо. Я по-другому спрошу. Если я говорю, что это не лозунг, а я констатирую факт, — великий русский и могучий русский язык сегодня в нашей стране никому не нужен. Вы с этим не согласны?

П: — Не согласен.

Ю: — Поняла.

П: — У меня в свою очередь, в свою очередь вопрос. Если великий и могучий русский язык никому не нужен, то почему же тогда в Латвии школьники выходят на улицы и требуют, чтобы им разрешили изучать этот язык в школе?

Ю: — Ну, я думаю, что школьники в Латвии, они тоже очень слабо владеют русским языком и это скорее политическая акция протеста и такая протестная форма молодых людей и чтобы там, даже если бы запретили русский, как скажем, математику, я думаю, они вышли бы с такой же яростью. Это моё мнение.

П: — Социализм запретили. Они не вышли на улицу. А язык русский — запретили, они вышли…

Ш: — Вы знаете, я хочу вмешаться в разговор. Я думаю, что школьники в Латвии вышли на улицы не только потому, что они хотели бороться за великий и могучий русский язык. Русский язык для латышей это путь мер для русских, живущих в Латвии. Это путь в Россию. Огромный рынок. Это путь в русскую культуру и через русскую культуру в большой мир. Так было всегда, ещё в советское время. Вопросы, пожалуйста, прошу.

Галина Кузьмина, филолог. У меня вопрос к Ю.М. Полякову. Юрий Михайлович, скажите, пожалуйста. Вот, как государственный атрибут, я поняла из ваших речей, русский язык, великий и могучий, кому конкретно он нужен? Какие примеры вы можете привести? Не латышских школьников, а у нас в России? Спасибо.

П: — Ну, знаете, допустим, русский язык — это один из языков мировой политики. Это язык, так сказать, ЮНЕСКО. Других, так сказать, ООН, других общественных организаций, международных. Вот. Если вы имеете в виду, так сказать, в нашей, так сказать, стране, то это государственный язык. На котором, э-э. С помощью которого функционирует вся государственная машина. Если она, э-э, иногда функционирует недостаточно эффективно, то не по вине русского языка. Вот. И мне кажется, что сам этот вопрос, он, как бы, так сказать, ну, что называется, э-э, не несёт в себе такого, так сказать, территориального содержания. Понимаете. Вот это желание оспорить русский язык только за то, что, так сказать, классики назвали его великим и могучим, вообще позиция сомнительная. Я не уверен, если бы его не назвали великим и могучим, то очень многие люди относились бы к русскому языку гораздо спокойнее…

Сергей Волков, преподаватель русского языка и литературы московской 57-ой школы. А-э-м. У меня вопрос к Марине Андреевне. Какие, с вашей точки зрения, меры должно было бы принять государство, чтобы вы сказали, — Я вижу, что задача сохранения этого языка, ну, в первой, первом десятке. Что должно, с вашей точки зрения, делать государство или кто эти все, кто должен делать? И вы тогда скажете, что он нужен.

Ю: — Когда я говорю, — все, — я никогда, ни в коем случае не провожу тождество, — все и государство, — ни в коем случае. Государство — это часть, а все — это целое. Когда я говорю, — все, — я имею в виду, что нашему обществу, во всех, на всех его ступенях русский язык не нужен. Это включает в себя и государство. Но главное, что он не нужен нам с вами. Учителям, студентам, и прочее, прочее, прочее. И меры на государственном уровне, конечно, они, наверно, могут быть. Могут быть в смысле ужесточения, э-э, контроля, цензуры за тем, что и как говорят в эфире. Может быть некие, некое ужесточение, контроль за тем, что и как петь. Я вижу с точки зрения русского языка, а не содержания. Да? Но, в принципе, государственные меры в данной ситуации мне представляются не эффективными. Рано, как тот, вот, закон, который, я не знаю, приняли или нет, по борьбе с ненормативной лексикой. Это верх, это верх правового кретинизма, мне кажется.

Ш: — Так, спасибо…

Надежда Кабенюк, тележурналист. — Я бы хотела узнать, как вы понимаете великий и могучий русский язык? Критерий самый основной с вашей точки зрения. Н.А.

Ю: — Ну, вы телевизионный журналист, и стало быть вы хорошо представляете, что такое стилистика речи. Вас учили и вы знаете, что такое стилистика. Каждый из нас понимает это по мере собственного мироощущения. Образования и прочих критериев своих. Я понимаю — великий могучий русский язык, это тот язык, который достаточно ёмко, достаточно красиво и образно, как наш язык даёт такие возможности, позволяет человеку излагать его мысли. Так, чтобы окружающие его понимали и, вместе с тем, не скатываясь ни в какие ямки сленгов, жаргонизмов и так далее, и тому подобное. Вот моё представление о русском языке. Если говорить о каких-то идолах русского языка. Ну, это, наверное, Пушкин, наверное, Толстой, отчасти.

Ш: — Спасибо…

Владимир Семаго, продюсер: — Я позволю себе просто вопрос, который, может покажется, не совсем корректный. Но, тем не менее, не могли бы вы перевести на русский язык следующее четверостишье:

Муси-муси, пути-пути,
миленький мой,
Я горю, я вся во вкусе,
рядом с тобой.

Спасибо.

Ю: — Мне этот вопрос никого не имеет, я считаю, это не русский язык. Это то самое. Не знаю.

Ш: — Ну, вы знаете, …

П: — Я согласен с Мариной, что не нужно это переводить потому, что, так сказать, это (неразборчивые булькающие звуки) более звукоподражательное, такой набор слов. Арестованный (?) такой, значит, лепет. Вот. Но дело в том, что мы с вами подменяем, так сказать, два, как бы, понятия. Есть, э-э, разговорный язык текущий, который постоянно меняется и в котором есть слэнг, оргатизмы, профессионализмы, откровенные неграмотность и так далее. Вот. Но есть, так сказать, язык, как, вот, этот огромный, так сказать, языковой резервуар, который накапливает, так сказать, живой водой языка веками. Понимаете? И, вот, мути-пути нам не нужно. А вот этот резервуар с живой водой, из которого питается нация, он, так сказать, конечно, нужен. И необходим. И, к сожалению, в последние, значит, годы у нас очень сильно, особенно на телевидении и на радио, размывается норма. Вот здесь задавали вопрос о том, что должно делать государство? — вот государство, прежде всего, должно следить за нормой. Потому что язык всё равно её размоет. Норму. Но, именно, в борьбе с нормой и происходит, вот, обогащение, так сказать, языка. А когда норма отменена, когда у нас в начале 90-х годов появились, значит, дикторы, на телевидении завывающие на английский манер, — здра-а-а-вствуйте, — понимаете, и это считалось признаком, так сказать, образованности. Я английский знаю. Видите, я же по-русски говорю. Но, ведь, этого нет уже. Это прошло, схлынуло. И так же схлынет и мути-пути, понимаете. А, — мороз и солнце, день чудесный, — останется.

Ш: — Понятно… Дайте микрофон Бари Алибасову. Я просто по ходу дела. Вель до 90-ых годов … До 90-ых годов 60% лексики была марксистско-ленинской лексикой, которая к великому и могучему тоже имела весьма отдалённое отношение. И это все мы тоже хорошо помним. Пожалуйста, Бари Каримович. (Убелённый «благородной» сединой «ветеран» в кожанке).

А: — Ну, во-перви-их, Юрий Поляков сказал, что мути-пути никому не нужны. Но, я хочу сказать, что (Ш — перебивает) стоимость Кати Лель выросла, примерно, в три раза. И спрос её увеличился примерно раз в десять. В связи с этим, мути-пути, а мути-пути очень легко переводится. Это очень ласковое, нежное обращение к тому, кого хочешь. И так далее. Но я другой вопрос хочу задать. Вот я сегодня, э-вэ-а-э, по нужде с утра читал случайно, э, Костомарова…

Ш: — По необходимости (смех в студии). По нужде читать Костомарова не надо.

А: — Я читал, я читал по нужде в прямом и переносном смысле. Э-э-э. Ключевский, Соловьёв, Костомаров, — я 30% не понял, что там написано. Это язык, на котором бабки, вот, разговаривали во времена моей молодости, м-нэ, не знаю. (Ш — перебивает БКА). Но мне кажется, что великий могучий русский язык, это тот язык, на котором мы все сегодня говорим. И почему, вообще, Юрий Поляков, считает, что у языка сегодня какой-то кризис. Я думаю, что он необыкновенно успешно сейчас развивается и ещё более велик. Я имею в виду изорганизмы и молодёжный слэнг, и в том числе, и … — Ш (громко): — Вопрос ещё к … — и почему Юрий Поляков считает, что у языка есть кризис? Я не думаю, что у языка есть…

П: — Я не сказал, что у него, у языка, счас кризис. Я сказал, что язык сейчас переживает сложное время, которое всегда переживает после сложнейших, так сказать, социальных и исторических, так сказать, сломов. Вот. Сейчас ему трудно, языку. Но я сказал, что он выйдет, как Феникс, из этого обогащённый и в соответствии тем задачам, которые, э-э-э, перед ним стоят. Кстати говоря, в своё время, я хочу поспорить с вами, Михаил Ефимович, в своё время, марксизм был передовым учением. И не только в России. Но и в Европе. И во всём мире. И, естественно, русский язык впитал в себя ещё до революции, задолго до революции, впитал в себя многое из марксизма. То, что не нужно, он отбросил. Сейчас он впитал в себя другое передовое учение, либерально-демократическое, в котором билиберды не меньше, чем в марсизме. Он тоже лишнее отбросит, оставит то, что нужно. И обогатится. Но…

Ш: — Юрий Поляков, оптимист! …

Ю: — Я хотела (Ш: — Пожалйста). Реплика Бари о том, что рейтинг, популярность девушки, которая поёт мути-пути, за последнее время, после мути и пути, вырос в три раза, оно как раз таки подтверждает мои слова, если угодно, моё мнение, — вот масса, она принимает, ей нравится мути-пути. Вот.

Ш: — Вопросы, пожалуйста.

Сати Спивакова — телеведущая, актриса: — Как вы считаете, в какой момент произошло, учитывая ещё всё вот это многообразие, учитывая многообразие социальное такой огромной страны, как Россия, в какой момент произошла вот та самая развилка, в какой момент великий и могучий русский язык пошёл по одному пути, а язык, на котором говорят разные слои общества, по другому? Был ли момент, когда вот, вот эти два понятия соединялись в одно. В нашей истории.

Ш: — Спасибо. Сати Спивакова! Прошу!

Ю: — Кстати, я полагаю, что было, И, хотя Михал Ефимович уже сказал, что не надо всё мерить десятилетием, я думаю, что всё-таки в начале 90-х годов распад Советского Союза, не потому, что Советский Союз был так хорош и так уж мне нравился, а потому что, вот, в сдерживающие какие-то дамбы, которые, вот, стояли, пусть и качались, пусть и искусственные, они рухнули. И вот эта вот волна, которая затопила нас всех, она и смыла остатки нормативно нормального русского языка.

Ш: — Ну, это началось несколько раньше, когда Михал Сергеевич Горбачев сказал в эфире, — Начать. — Поскольку он был без бумажки и это тоже было очень существенно и никто не расставлял ударений. Тут же перевели на английский, не любимый Юрием Михайловичем, — бегин, — да. Но, э-а-э, в этот момент, когда как бы свобода лексики прорвалась наружу, тут всё и началось. Это правда.

П: — Я тоже хочу сказать два слова. Дело не в том, что, м-э, вот скажем, вдруг стали все говорить на плохом языке. Э-э. На плохом языке всегда говорит большинство. Это нормально. Это, кстати сказать, одна из форм, так сказать, развития языка, хотя и форма заварваризации. Вот такая вот диалектика. А дело в том, что нам попытались эту, этот плохой язык выдать за норму. Понимаете ли. Не язык образованного, мыслящего, владеющего языком в совершенстве, так сказать, там, я не знаю, человека, а-а, вот, язык, вот эти, значит, странные персонажи, которые оккупировали радио и телевизионные микрофоны и стали говорить, вот, на своём плохом, куханном, так сказать, языке. Вот что плохо.

Ш: — Понятно. Так. Вопрос. Дайте, вот, Илье Ефимовичу Прудовскому. Он первый. Да. Пожалуйста. Я представлю вас, поскольку вы на радио работали и телезрители вас не знают. Это один из самых замечательных радиоведущих. Как теперь бы сказали — радио дикторов, которые работали в советское время и радовали наш слух всегда правильной русской речью. Прошу.

Прудовский И.Е., диктор всесоюзного радио: Спасибо, Михаил Ефимович. У меня правка. Мы все были замечательными дикторами. А у меня вопрос к Марине Андреевне. Мне кажется, что в вашей постановке, в вашем освещении проблемы есть некоторая излишняя драматизация. Почему? Можете ли вы назвать время в истории России, когда не язык общения, разговорный, повседневный, а именно великий и могучий, был популярен и был нужен всем носителям языка? Спасибо.

Ю: — Могу. Всем, всем носителям, наверное, наверное, никогда. Но давайте мы с вами вспомним, я с удовольствием вспомню любимое мною радио. Я пришла и начинала работать на радиостанцию «Юность». Это был 90-й год. И если в эфире, в прямом эфире, я, не дай бог, говорила, ударение, скажем, ставила вместо «по средАм» — от волнения сказала «по срЕдам», замечательный режиссёр на песню, на мелодию включил микрофон в студию и сказал, — Мариночка, будь добра, сейчас закончится песня, изволь извиниться перед слушателями и сказать, что ты произнесла слово не верно. Потому что мы не можем себе позволить, чтобы у миллионов слушателей, а тогда у нас были миллионы слушателей, чтобы у миллионов слушателей осталось в голове вот это вот «по срЕдам». Вы можете себе представить сегодня, чтобы у кого-нибудь из дикторов, ведущих, модераторов прямого эфира остановил режиссёр из-за того, что ударение поставлено не на тот слог? Я нет.

Ш: — Спасибо. … Ну, что же. Я могу сказать только одно, вот, возвращаясь к тому, о чём говорил Илья Ефимович и Марина Андревна. Я пришёл, в отличие от Марины Андревны, на радио, э-э, в 67-ом году и, э-э, и помню, что передачу, которая шла в эфире 55 минут, мы писали первый раз 7 часов. Когда я уходил с радио в 92-ом, ту же самую программу мы писали на минуту меньше, чем она шла в эфире. Э-э, мы вскоре продолжим «Культурную революцию». (Под музыка канкана даются титры со статистическими данными по русскому языку). Мы продолжаем «Культурную революцию. Сейчас есть время для того, чтобы вы могли поспорить с нашими уважаемыми оппонентами. Прошу. Дмитрий Александрович… Литературный критик.

Дмитрий Ольшанский, критик: — Я категорически не согласен с Юрием Михайловичем Поляковым относительно того, что государство должно поддерживать культурные нормы, как то следить за их выполнением и за их поддержанием. Мне, кажется, наоборот в государстве должно достаточно радикально, жёстко и свирепо насаждать не нужные и излишние для большинства… (Ш — перебивает: — А нелепые — это как?) Ну, очень жёстко, так сказать,.. (Ш: — Это как, жёстко? Я хоту физически понять…) С вложением, с обязательным вложением больших денег в образование и вне коммерческое книгоиздание.

Ш: — Побольше бы такой жёсткости.

О: — Я хочу привести конкретный пример. Да? Так сказать. Поскольку большинству населения, вообще-то исторически (неразборчивое слово) говорилось, это не нужно и никогда (очень сбивчиво) не будет чем-то, на чём население будет настаивать самостоятельно. Да? Просто, скажем, героическая деятельность Луначарского, да, народного комиссара просвещения, ещё первого при советской власти, привела к тому, что, э-а, его усилия по, м-э м-э, так сказать, по пропаганде грамотности, да, и школьного и университетского образования среди рабочих и крестьян, привели к тому, что появились тексты Андрея Платонова в русском языке. Да. Это гениальные сочинения, э-э, которые говорили именно о том, что к русскому языку, к пласту, вот, этому русского языка подключилось огромное количество неграмотного населения исторически. Если бы не Луначарский, если бы не политика советской власти, у нас никогда бы не было шедевров Платонова. Спасибо.

Ш: — Спасибо.

Волков: — Я не понял, почему же вы об этом спорите. Я об этом самом же говорил. …

Леонид Петрович Крысин, зам директора института русского языка РАН: — Я хотел сказать, что государство не может устанавливать нормы. Вот. Об этом говорил Юрий Михайлович. У него нет механизмов для этого. Нормы устанавливаются объективно, а фиксируются они в словарях и грамматиках. И дело культурного человека, так сказать, использовать ту речь, которая соответствует этим нормам.

Волков: — (Перебивает в задоре и сбивчиво) А кто ваш институт содержит? Это государственные деньги или вас содержит Англия?

Крысин: — Но, нам государство приказывает останавливать (перебивают)…

Волков: — (Опять в задоре). Но, если бы не было вашего института, кто бы эти нормы фиксировал?

Крысин: — Это не государство.

Волков: — А кто?

Крысин: — Учёные.

Волков: — А кто. (В задоре, сбивчиво). А зарплату кто вам платит? Олигархи вам платят или государство?

Крысин: — К сожалению, маленькую зарплату платит государство.

Волков: — Но, всё равно.

Крысин: — Другое, о чём я хочу сказать. Когда мы говорим о том, что язык засорён, что он портится, мы в основном имеем ввиду язык, на котором мы сами говорим, интеллигенция, на котором выходят газеты, который звучит в теле и радио эфире. Но есть ещё народные диалекты. И вы совершенно верно об говорили, что есть народная речь. Основа, так сказать, литературного языка, которая его питает. И третье, о чём я хочу сказать, нельзя метафизически понимать вот это словосочетание — великий и могучий русский язык. Бытовой язык всегда был беднее, и это закономерно, это естественно, чем язык художественной литературы. Есть язык средств массовой информации, это ещё третья ипостась русского языка и любого национального языка, И поэтому не надо, так сказать. Э-э. Вот, повторяю, метафизически понимать, что, вот, великий и могучий он везде должен быть представлен в любой сфере. Это не верно.

Ш: — Спасибо. Леонид Петрович Крысин. Дайте, пожалуйста, Ряшенцеву. Юрий Ряшенцев. Прошу.

Ряшенцев, поэт, драматург: — Я понимаю, что когда Марина говорит о том, что великий, могучий язык никому не нужен, то ей движет не радость, а страх. Мне хочется этот страх как-то развеить. Дело в том, что, мне кажется, что беда наша, как не странно, сейчас не в том, что великий русский язык и могучий никому не нужен, а в том, что он неожиданно оказался нужен огромному числу людей, которые лучше бы туда не совались. Я несколько, пару лет назад ехал по Пушкинской площади и, значит, увидел как огненными буквами на какой-то харчевне была надпись, — Блинчики на Страстном. Вот просто так — Блинчики на Страстном. Вы понимаете, это написал человек, наверное, пошляк. Но им руководило жестокое желание быть внутри художественной, художественного, так сказать, решения. Вывесить вот это. Он не назвал. Назвал бы «Блинчики на Тверской». Ну «Блинчики на Тверской»? Ну и что? Он не почувствовал по языку, что столкнув блинчики со страстями господними, он, так сказать, впал в какой-то грех. Но это ведь чрезвычайно характерное желание участвовать в строительстве некоей художественной новой формы. И это, вот… Вы понимаете, человек тот мерзавец, который придумал слово «сникерсьи», которые сейчас по всему (не чётко произнесены звуки), и те редактора, которые приняли его с объятиями, они же, ведь, хотели участвовать в строительстве великого и могучего. И это сплошь да рядом. Я бы ещё сказал одну вещь. Я не разделяю страха перед наступлением жаргона. Жаргон, это, вообще, огромное количество ручьёв, которые часто питают очень плодотворно вот этот вот великий и могучий. Вы, посмотрите, вообще, как говорит форфард. Он говорит, — Попал в самую паутинку. — Удивительно точно. Попадание мяча в тот угол ворот — верхний, где уже так редко мяч бывает, что паук начинает вить паутинку, поразительная точность. Мне, к сожалению, мне кажется, у нас очень мало плодотворен молодёжный жаргон. Хотя, вот, он создал такую, такую штуку, как демократизатор. Довольно удачный неологизм. Из блатного жаргона пришло слово — беспредел, которое вы сейчас никакими образами не вымести ни откуда. Мне кажется, что, вот, эти вещи говорят о том, что это такая стихия, которую ни поправить нельзя, ни сделать с ней ничего нельзя. Я думаю, что всё будет в порядке.

Ш: — Спасибо, Юрий Ряшенцев. Дайте микрофон вот Сергею Волкову….

Волков: — Идя на эту передачу, я всё-таки думал, что под словосочетанием великий и могучий будет иметься ввиду язык классической литературы 19-го века. Мне кажется, что эта проблема гораздо более актуальнее, чем та, о которой вы говорите. Та, которую вы обсуждаете, проблема, на мой взгляд, надумана. Почему? Нас, никого из здесь существующих, не будет, а русский язык останется. Это не он на фоне нас, а мы на фоне его. Он был столетие до нас и будет столетие после нас. И надо ставить вопрос: не он ли нам нужен, а мы нужны ли ему или нет? Без нас он обойдётся прекрасно. Те процессы, словообразовательные, прежде всего, которые идут сейчас в современном языке, доказывают со всеми жаргонами, сленгами, диалектами и миллионом всего, что он жив и живее всех живых. Вопрос гораздо более важный. Тот язык, который мы называем золотым, как бы, фондом, да, язык русской классической литературы 19-го века Нужен ли современному человеку? И я, как учитель вижу, почему я вас спросил о государстве, что есть вполне конкретная, определённая политика, которая является ответом на этот вопрос. И этот ответ — нет. Потому что сейчас я привожу вам конкретный факт. В новом базисном учебном плане резко сокращается количество часов на изучение русской классической литературы. Если из школы выдавливается потихонечку предмет литературы, это значит, что огромное количество текстов, на которых воспитывается интеллигентный человек, будет восприниматься школьниками в пересказах, написанных современными авторами для издательств, которые делают быстрые деньги, со всеми вытекающими отсюда последствиями. Миллионы школьников читают книги и, если они сначала делают это пять часов в неделю, а теперь им предлагается делать это два часа в неделю, это гораздо страшней, чем, если на радио прекратил существовать отдел по расстановке ударений. Ударениями один язык не исчерпывается. Поэтому я ещё раз предлагаю от общих таких философских, интеллигентских рассуждений переходить к вполне конкретным вопросам: Имеем ли мы право требовать от государства сохранения школьного предмета литературы, как уникального предмета? Почему его выдавливают? — я объясняю. Потому что мы, в частности, входим в единое европейское пространство, и во многих образовательных системах такого предмета нет. И при этом процессе страдает прежде всего то уникальное, что есть в нашей системе образования. Стоит об этом говорить как о проблеме с вашей точки зрения или нет? На мой это одна из самых страшных вещей, что сейчас происходит. И я пока не услышал на этой передаче ни от кого, вот, озабоченность по этому поводу.

Ш: — Спасибо. Сергей Волков. Даю…

Сати Спивакова: — Я бы просто хотела ремарку внести. Тут уже очень много было сказано хулы в адрес телевидения и радио. Мне бы хотелось немного защитить телевидение. В данном случае может это случилось, как-то произошло случайно. Феномен, который на наших глазах, э-э-э, свершился год назад, это то, что многосерийный фильм «Идиот», не знаю уж, чем. Какое-то провидение божье или талант артистов сыгравших, Евгения Миронова и прочих, те необыкновенные, вот, это. Не русское слово — рейтинг, — которое, вот, у нас, каждый из нас так часто произносит. Э-э. Вернул, э. Во-первых, это был фильм, это надо было несколько раз его посмотреть, мне кажется, и вслушаться в этот текст, насколько, мне кажется, с минимальными купюрами был воспроизведён весь текст Достоевского романа «Идиот», был воспроизведён сложный, но так что даже в общем люди, которые, может быть, даже его не внимательно читали или в школе там, когда это преподавалось, так, хрестоматийно, по диагонали, обратились к этому и начали скупать роман «Идиот», который вышел на этой, (заикается) в это многократными тиражами, но главное что сейчас, мне кажется, это приобретает уже какой-то уже массовый характер. Потому что, насколько я знаю, вслед за этим, э-э, многие режиссёры, в частности господин Соловьев, который снимает «Анну Каренину», может быть всё-таки не так всё плохо? Может быть есть какие-то ростки, которые, э-э, возвращают нас, э-э, к великому и могучему?

Ш: — Спасибо. Сати Спивакова. Дайте микрофон Ирэне Морозовой, пожалуйста.

Ирэна Морозова: — Э-э. Ни один завоеватель, вступавший на землю, не смог победить этот язык, не оставил своего следа, э-э-э, ни немцы, ни французы, никто, никто, кто вступал на эту землю, — языки оставили (реплика Полякова). — Нет. Ну, как это… — Ну как (реплика Полякова). — Но они не завоевали этот язык. — Не завоевали. Но след оставили (реплика Полякова ). — Не завоевали… — И в этом достоинство нашего языка (реплика Полякова. Перебивают друг друга ). — А я хочу сказать, что сейчас идёт завоевание этого языка, насаждение, ну просто, иностранных слов бесконечно, так что человек, вступавший на, э-э, по своим улицам, глядя на вывески, и нам только не хватало ещё на книжные магазины написать другую вывеску. И человек, входящий в магазин, видит разные надписи и ничего не понимает. И ему никто не может объяснить, что это такое. А почему это происходит? Вот ведь, кто? Вот прямой вопрос! Это ведь завоевание языка абсолютно. Это будет потеря своего собственного языка. И, не знаю, приобретение чего? Мы же не учим язык таким образом, чтобы в нашей стране вдруг все начали разговаривать на английском языке. Ведь русский язык распространён не менее, чем английский. По территориально. Да? И потому он велик, потому велик, что на нём говорят очень многие, э-э, народы, живущие в нашей стране. И то, что происходит в Прибалтике, это боязнь русского языка.

П: — То есть мы сами занижаем свою цивилизацию. И это входит в эту вот парадигму вековую, противостояние, э, значит, запада и востока, понимаете, и вот вечно, так сказать, к сожалению, у нас по поводу в стране и за рубежом, которые хотят, чтобы Россия вошла в вот это новое мировое сообщество не как самодостаточная, мощная цивилизация, а как, так сказать, один из, вот, один из многих.

Ш: — Э, Юрий Поляков. Э-э. Дайте, пожалуйста, Бари. Э-э. Прошу, время только…

А: — Я, э-э, думаю, что все согласны с тем, что нужно изучать историю языка. С тем, что необходимо знать традицию русского языка. Но я одного не понимаю. Почему мы должна разговаривать на языке Тургенева, Достоевского и Толстого? Вот этого я не понимаю. Нас окружает совершенно новый мир. Нас окружают новые предметы, новые отношения. Мы вступили в новую цивилизацию. У нас должен быть совершенно, э-э, адекватный язык, который оценивает то, что нас сегодня окружает. Почему мы должны (Поляков перебивает Алибасова — Кто настаивает? Михаил Ефимович, что ли?)… Ну, вы сейчас настаиваете на том, что необходимо сохранить то, что было в 19-ом, 20-ом веке. Давайте разговаривать на языке Нестора или на старославянском языке. Это абсолютно не правильно. На мой взгляд, язык сам должен развиваться и язык живучий, э-э, русский язык настолько живучий, что он всех переживёт и будет совершенствоваться, безусловно, и будет отражать те изменения, которые происходят и в народе и в России, и…

Ш: — Спасибо. Бари Алибасов. Дайте, пожалуйста, Семаго.

С: — Я прошу прощения, я буду предельно краток. На мой взгляд, уровень морали и нравственности в обществе и привело к тому, что такое понятие, как великий и могучий русский язык начинает постепенно терять своё значение в обществе. Второй момент, то, что средства массовой информации как бы не уделяют этому большого значения и, как следствие этого, проходят мимо. Ну, устами своих ведущих, устами тех, э-э, молодёжных ведущих, в основном, которые просто не понимают, на каком языке они говорят. Ещё один аспект. Я думаю, что многие не умеют играть на скрипке и никакого представления не имеют о нотной грамоте, но получают удовольствие от музыки. Огромное количество молодёжи сегодняшней, которое не может разговаривать на хорошем русском языке, но читая книги, получает от этого колоссальное удовольствие. Я говорю о детях, которым сегодня, там, 16, 18, 20…

Ш: Спасибо. Владимир Семаго. Дайте, пожалуйста, микрофон, вот, в середину, в середину. Там человек в очках и в бороде.

Никита Смирнов, врач, психолог. У меня, наверное, несогласие с госпожой Ирэной. Вот, известно, что русский язык, кроме своей, такой, обще популярной функцией, обладает ещё замечательными обще терапевтическими способностями. В нём идеальное сочетание рационального — эмоционального, которое позволяет прекрасно балансировать человеку своё поведение, свой внутренний психологический мир. И большинство людей как бы сами этого не понимают, используя язык, тем не менее, они не знают вот об этой его функции. С другой стороны, русский язык, э-э, великолепно, по сравнению со многими другими языками, обладает функцией юмора. Это не какой-то английский юмор, да. Рафинированный. И не фривольный французский, там. Не брутальный немецкий. А это тот замечательный многоуровневый юмор, который позволяет общаться с его помощью людям самых разных сословий. Ну и так далее. Те есть, иначе говоря, большинство населения, которое говорит по-русски и владеет русским языком, даже не осознаёт той огромной силы и мощи, которые даёт им русский язык и повышает их адаптивные способности…

Ю (перебивает): Тогда говорить мути-пути-пути-пути, тоже повышает?

Смирнов: — Это позволяет человеку понять, по какую сторону баррикады он находится. Да, он, вот, с этим самым мути-пути-пути-пути, либо он, вот, как раз, на противоположной стороне. Вот этот дифференцированный момент очень важен. Который, всё-таки, позволяет осознать себя и свой уровень культуры, и своё место в этой среде.

Ю: — перебивает. Её перебивает МЕШ.

Ш: — Спасибо большое. Мы вынуждены будем просто Кате Лель и её продюсеру Фадееву отчислить проценты за эту программу. Дайте, пожалуйста, микрофон Илье Ефимовичу Прудовскому. Да. Пожалуйста. Вот, сюда. Прошу.

Прудовский: Здесь прозвучал тезис о том, что происходит завоевание русского языка иноязычной лексикой. А-а. Категорически возражу. Потому что очень хорошо и почти наизусть запомнил трагедийное совершенно высказывание одного из крупнейших литераторов 18-го века Хераскова, который говорил о том, что язык погиб. И в качестве подтверждения этому привёл цитату из, обратите внимание, русскоязычного произведения, и эта цитата звучала так, — Моя аманте сделала мне индифлите, а я с её ревалем буду реванжераваться. Что в переводе на простой русский означало, — Моя возлюбленная мне изменила и я буду требовать отмщения. Просто язык имеет такие механизмы самоочищения, самовосстановления, что он ничего. Мне кажется, грозить не может. И не только за счёт заимствования иностранной лексики. Всё придёт в норму. И, как добавление просто к этому. Лет так, я не помню, 8 — 10 назад в «Литературной газете» была очень интересная беседа с замечательным писателем Григорием Баклановым, который дал очень короткую форму: «Застывшего языка не может быть у живого народа». Поэтому, если мы подвергаем сомнению и сегодня возможности нашего языка , мы тем самым подвергаем сомнению, как мне кажется, и способности народа.

Ш: — Спасибо. Илья Прудовский. Мы заканчиваем эту часть нашей программы и вскоре продолжим «Культурную революцию».

Иллюстрированное пение без музыкального сопровождения. Сольное мужское.

Мы продолжаем «Культурную революцию» и сейчас время только для того, чтобы наши уважаемые оппоненты сказали, согласны ли они с тем, что здесь было высказано, и сохранили свои позиции, или, всё-таки, они у них изменились?

Ю: — Нет, я не изменила своего мнения. Ни на йоту от него не отступаю. Более того, наша дискуссия, она меня более всего ещё утвердила в моём мнении. По всему. Потому что у нас сейчас такая благодушная тема прозвучала. Дескать, основная масса людей по-русски плохо говорила всегда. Но есть вот такая вот замечательная рафинированная интеллигенция мхатовская, щепкинская, которая говорит на прекрасном русском языке, и вот она на своих руках возьмёт и перенесёт язык. Не перенесёт. Мы говорим о том, что русский язык… Говорили здесь о том, что русский язык настолько силён и могуч, что переварит в себе всё и выдаст на поверхность новые слова такие же красивые и замечательные, как сам язык. Не выдаст! Смотрите, что происходит сегодня. Не просто иностранные языки проникают в русский язык. У нас возникают не общие понятия. Что я имею в виду: Очень много людей и я, в том числе, говорим «поланчуем». Мы не забыли слово «пообедать». Но их ланч и наш обед, это разные вещи. Ланч — это перекусить по полудню. Обед — это сесть за стол и поесть. У нас есть русское слово «полдник». Но, ведь, никто не говорит «по полдничаем». Идёт нерусское понятие и вытесняет русское. Или «бой френд». Мы не забыли слово «любовник». Но, поскольку, (МЕШ перебивает: — возлюбленный) возлюбленные. Но, всё-таки, бой френд — больший любовник. Отношения групп (перебивают хором). В нашей ментальности. Но, я так, я так понимаю. В нашей ментальности. Всё-таки слово «любовник имеет некий негативно окрас, а общественное сегодня более чем терпимо к свободным связям, и слава богу, и поэтому негативное любовник заменяется применительно больше «бой френд». И так далее, и тому подобное. То есть, я считаю, что наша просвещённая часть общества, даже та, которая не вынуждена хлопотать о хлебе насущном, тоже не является гарантом сохранности русского языка. Да, языка Пушкина, языка Толстого, языка Лермонтова.

Ш: — Спасибо. Марина Юденич. Прошу. Юрий Михайлович.

П: — Не вижу в этом ничего страшного. И не вижу ничего страшного в том, что водителя автомобиля стали у нас называть иностранным словом шофёр, а не, а не словом автокучер.

Ю: — А драйвер?

П: — Ничего страшного. Приживётся, значит, так тому и быть. Не приживётся, значит, не приживётся. Посмотрим. Язык мудрее нас с вами. Я согласен, вот, с учителем, который здесь выступал. Я настаиваю на своей, так сказать, точке зрения и я рад, что большинство, собравшихся здесь, меня поддержали. Язык у нас великий, могучий, правдивый, свободный, как и должно быть у великого народа с великой историей. И я не вижу серьёзной опасности для великого и могучего русского языка, прежде всего потому, что он нужен нам, а мы нужны ему.

Ш: — Спасибо. Юрий Поляков. Ну, что же. Надо подводить некоторые итоги. Хоть я и не верю, конечно же, в теорию мирового зажовора. Во. Хоть я и не верю в теорию мирового заговора, но всё то, что происходит с русским языком, происходит, к сожалению, со всеми великими и могучими языками сегодня. Мы живём в эпоху глобализации, в эпоху, когда интернет — язык становится очень важным языком мирового сообщества, и так же, как мы не говорим на языке Толстого, Достоевского, Гоголя, Пушкина, как и наши современники в Германии не говорят на языке Гёте или Шиллера, так же, как англичане не говорят на языке Диккенса, Голсуорси, Шоу, происходит упрощение языка. А это значит, что происходит упрощение восприятия жизни. Мы входим в некое потребительское общество и оно начинает диктовать очень многие вещи. И оно диктует то, что уроки математики оказываются важнее, чем уроки родного языка. И то, о чём говорил Сергей волков, на самом деле по настоящему тревожно. Это не знак недомыслия в министерстве образования. Это некая властная поступь нового понимания о том, какой должна быть жизнь. Когда-то я приводил эту цитату у вас в «Литературной газете» на 16-ой полосе. Была такой, было такое шутливое объявление: «Приди и я всё упрощу». И вот, кажется, что пришли и всё упростили. И мы перестали воспринимать сложности многообразия жизни. Без этого, без великого и могучего русского языка не будет существовать никакого великого и могучего русского народа. И поэтому сегодня, как мне кажется, не надо быть благодушным. Нужно совершить некое очень важное волевое усилие. Оно находится и просто в жизни народной, которое рождает, как говорил Юрий (неразборчивая фамилия), и новые слова, и новую живую речь. Но и в жизни государственной, когда нужно понимать: каждый час в школьной программе по русскому языку, уменьшение каждого часа, это значит, что мы карнаем собственный народ ножницами. И мы приводим его к тому мычанию, которое, может быть, кому-то удобно, но катастрофично для будущего страны. Мы должны понять одну простую вещь. Без великого и могучего, без языка великих классиков русский народ с трудом обеспечит себя в будущем… Мы не поспеваем за прогрессом, мы не поспеваем гуманизировать его. А без великого и могучего это сделать не удастся. Это самое последнее. Если не будет великого и могучего, то может произойти катастрофа. Потому что безграмотные вынуждены диктовать грамотным. Вы смотрели «Культурную революцию» Встретимся через неделю.