Как «зелёные» антиглобалисты спасают планету

Ниже приводится статья из Left Business Observer (LBO) #71, January 1996. Автор Doug Henwood. Перевод статьи на русский язык осуществил член КПЕ Жупин Анатолий, г. Липецк. Рекомендуем материал для активистов КПЕ.

Антиглобализация

С тех пор, как произошла усиленно афишируемая смерть социализма, если есть идея, которая сегодня объединяет многих левых экономических мыслителей, то эта идея заключается в том, что глобализация — это корень всех зол. Этот удивительно бесформенный враг — единственный, что нетипично для обычного прогрессивного торжества многообразия, и интересный сдвиг в традиции, которая когда-то была глубоко космополитичной.

Отличная лаборатория для исследований антиглобализма была собрана в ноябре в Нью-Йорке Международным Форумом по глобализации^[1], «проект El Bosque». El Bosque — это проект Дуга Томпкинса (Doug Tompkins), соучредителя Esprit. Замечательная деталь этой конференции — это количество людей, её посетивших, — 2000 человек, с примечательно низким показателем среднего возраста. В течение нескольких ближайших лет ожидается ещё большее количество конференций.

Открытый пленум, проходивший в Риверсайдской церкви (проект семьи Рокфеллеров), собрал много достойных докладчиков: Мод Барлоу (Maude Barlow) (консул Канады), Джон Каванаг (John Cavanagh) (Институт политических исследований), Барбара Дадли (Barbara Dudley) (Гринпис), Дэвид Кортен (David Korten) (писатель), Ральф Нейдер (Ralph Nader), Карл Поуп (Carl Pope) (Сьерра клуб) и Вандана Шива (Vandana Shiva) (Третья всемирная сеть). Конферансье был рекламный агент Джерри Мандер (Jerry Mander), который уверен, что ТВ, которое он ненавидит, скоро взорвётся от своих собственных противоречий. Мандер входит в управление Bosque и является программным директором Фонда за глубокую экологию Томпкинса, чьё финансирование, как было признано, осуществляется совместно с Фондом Голдсмита.

Книга Кортена «Когда корпорации управляют миром» включает много антиглобалистских мыслей, общих для прогрессивных неправительственных организаций (НПО) и филантропов, которые их финансируют. Книга, субсидирована частично Томпкинсом, рекламируется архиепископом Десмондом Туту (Desmond Tutu); Джоном Каванагом и Ричардом Барнетом, авторами книги «Глобальные мечты»; торговцем каталогов и экономическим моралистом Полом Хоукеном (Hawken); Дугом Томпкинсом и Тедди Голдсмитом, редактором «Экологиста». «Новый интернационалист» только что с энтузиазмом сделал обзор этой книги.

В прологе книги Кортен говорит, что он был рождён «в консервативной, белой семье верхнего среднего класса», которая занималась розничным бизнесом в маленьком лесном городке в штате Вашингтон — неискушённое мышление, достойное маленького городка, пронизывает всю книгу. Он поступил в Стэнфорд, получил степени магистра по менеджменту и доктора философии; преподавал в Гарвардской школе бизнеса, откуда он перешёл в Фонд Форда, а затем в американское Агентство по международному развитию (AID). Кортен поделился этими деталями «для установления [его] консервативных корней» — тема, которая повторяется в его гимнах Адаму Смиту. Во время работы в AID на Кортена снизошло прозрение — агенство AID — слишком большое, слишком бюрократическое и слишком централизованное, подавляющее местное самоуправление и инициативу. Он покинул AID для мира НПО, где люди “задавали основные вопросы о природе и процессах развития”.

Кортен выставляет на показ отвращение американцев к большому правительству, не обращая внимания на то, США является наиболее децентрализованной государственной системой на планете. Эта децентрализация была достигнута не местными “полномочиями”, а разделением, дублированием и войнами за корпоративные инвестиции, не говоря уже о законах Джима Кроу.

Сад

Это общее в квази-радикальном мышлении — воображать Золотой Век с лучшими правителями, теперь свергнутыми гадкими узурпаторами. В старые дни, говорит Кортен, «богатый и бедный одинаково… разделяли чувство национального и общественного интереса». Так «проблема не в бизнесе или рынке самих по себе, а в сильно искажённой глобальной экономической системе, которая недоступна человеческому контролю. Динамика этой системы становится такой мощной и порочной, что корпоративным управленцам становится чрезвычайно трудно управлять в общественных интересах, независимо от того, как прочны их личные моральные качества и взгляды.»

Когда был Золотой Век? В 60-х, когда Дженерал Электрик заполнил Гудзон полихлорированным дифенилом? В 30-х, когда Чейз оказывал банковские услуги нацистам? Или в 1890-х, когда пинкертоны Карнеги расстреливали забастовщиков? В 1850-е, когда британские промышленники похищали детей для работы на их заводах, и когда в частных пекарнях Лондона персонал работал до 20 часов в день, производя хлеб скреплённый, по словам современника, «определённым количеством человеческого пота, смешанного с гноем, паутиной, дохлыми тараканами и гнилыми немецкими дрожжами, не говоря о квасцах, песке и других приемлемых минеральных составляющих»?

Золотой Век — миф, принадлежащий недокументальной литературе, но даже он исчезает при ближайшем рассмотрении. Как это описывает Раймонд Уильямс в книге «Деревня и город», по Левису культура 30-х разрушила остатки «органического общества» рубежа веков; прямо перед рубежом веков Харди описывал утерянную Англию 1830-х; в 1830-е Коббетт пишет о рае 1770-х… В образе Золотого Века, говорит Уильямс, феодальный порядок идеализировался как более «естественный»; и действительно, один из участников конференции по глобализации описал средние века, как время «настоящего общества». Но «для неисчислимых тысяч тех, кто возделывал посевы и выращивал скот только для того, чтобы быть ограбленными и сожжёнными и угнанными со связанными руками, эта экономика, даже в мирное время, была порядком изощрённой эксплуатации: собственность на людей такая же, как на землю, низведение большинства людей до уровня рабочих животных, связанных непосильной данью, непосильной работой, или “покупаемых и продаваемых подобно скотине…”»

Аскетизм

Противники развития обычно жалуются на то, как большой бизнес возбуждает страсть к вещам для раскручивания маховика потребления. Кортен критикует Nike, как пример «искажения экономической системы, которая смещает вознаграждение от тех, кто производит реальные ценности к тем, чьей первой обязанностью является создание рыночных иллюзий, для того чтобы принудить потребителей покупать по вздутой цене продукцию, в которой они не нуждаются». Но капитализм всегда был системой, которая отодвигает вознаграждение от настоящих производителей ценностей. И создатели иллюзий не главные получатели вознаграждения, главные получатели — старшие менеджеры и держатели акций.

Зелёные постмодернисты, чей элитарный аскетизм поверхностен, предпочитают говорить о потреблении больше, чем о собственности и организации производства. Несомненно, эксплуатация фирмы Nike — это ад для индонезийских рабочих, цель которой сделать большие деньги на дорогостоящих кроссовках, но нет ничего коренным образом неправильного в желании носить элегантную обувь.

В неистовствах подобным Кортеновским, в списке несчастий едва признаётся какой-либо прогресс (увеличение продолжительности жизни, уменьшение детской и материнской смертности, распространение грамотности) в первом и третьем мире. Конечно, есть пропасть между тем, что есть и тем, что может быть, но то, что может быть, во многом зависит от того, что есть. Это зло, что Мерк крадёт заводы у коренных жителей, а затем патентует их, будучи защищён при этом международным законодательством, но заводы не производили бы так много товаров, если бы не было крупномасштабной комплексной организации для их разработки и производства. Национализировав бизнес Mерка, это положение дел не изменить.

Алгебра потребностей

При разработке прототипа для утопии Кортен указал на группы стран, которые Ален Дурнинг из института Всемирного наблюдения назвал «несущие» ($700-7500 дохода на душу населения), «сверхпотребители» (свыше $7500) и «исключённые» (менее $700). Это соответствует тому, что Всемирный банк называет, соответственно, средне-, высоко- и низкодоходными странами. По Кортену и Дурнингу средняя группа (которая включает такие страны, как Индонезия, Мексика и Россия) предлагает модель стабильной жизни.

Эти среднедоходные страны имеют, в среднем, ожидаемую продолжительность жизни на 9 лет меньше, чем в высокодоходных странах (68 против 77), показатель женской неграмотности 30%, в сравнении с менее чем 5%, показатель детской смертности — 39 на 1000 родившихся, против 7. Сюда включены жертвы реструктуризирующих программ, которые противники развития правильно критикуют, странно видеть эти страны как модели. Особенно это странно для мальтузианцев, с тех пор как рост населения в «несущих» странах превысил рост в богатых странах в три раза.

Кортен, который даже ссылается на имя Мальтуса, осторожно одобряет цель снижения численности мирового населения до 1-2 миллиардов человек от уровня 5.7 миллиардов, однако не говорит как. Мальтус, по крайней мере, был достаточно честен для сторонника стимулирования вымирания: «Взамен рекомендаций чистоплотности для бедных, мы должны способствовать противоположным привычкам». Кортен, возможно, не сторонник стимулирования смертности, но он защищает исчезновение миллиардов людей, не говоря как, этим самым, предлагая делать ужасные предположения.

Назад к Смиту!

Глобализация — это сокращённое название нашей эволюции к единой безграничной экономике со свободными потоками денег и товаров, при доминировании нескольких сот гигантских корпораций. «Левый деловой обозреватель» затратил много времени для осуждения этих вещей, но никогда не ностальгировал по прошлому, которого никогда не было.

Демон книги, как во многих популистских статьях, левых и правых, — корпорация. По Кортену корпорации предали идеал Адама Смита — свободный рынок, достигнув монополии и удушив «местное предприятие». Он, кажется, не подозревает об утверждении Карла Полани, что свободный рынок навязывает участникам невыносимую дисциплину, что вызывает дефляцию в экономике и атомизацию в обществе. Кортен также не подозревает об истории экономики. Несмотря на мифы о свободной конкуренции среди мелких производителей, ранняя капиталистическая Британия страдала от местных монополий, город часто имел единственную пекарню, единственную пивоварню, а не множество поставщиков в благоприятной конкуренции. Это было только после развития национальных рынков, по-настоящему развивающих конкурентные рынки.

Ранний капитализм не был местным и персональным, как об этом говорят мифы, с самого начала он был международным. В США в начале девятнадцатого века торговцы импортировали британские товары и экспортировали хлопок, действуя на каждом этапе, как финансисты. Их финансовые организации, по словам Алфреда Чендлера, были «длинной цепью кредитов, растянутой от банков Миссиссиппи до Ломбардной улицы» в Лондоне. Редко торговцы знали потребителей и производителей, которых они связывали вместе, торговля осуществлялась через «длинную цепь посредников, перевозчиков и финансистов, которые перемещали товары в экономике». Движение товара из одного места и его покупка в другом требовала длинной цепи кредитов; каждый игрок был на крючке у кого-нибудь ещё. Когда цепь разрывалась, нарушение быстро распространялось — это одна из причин жестоких финансовых паник девятнадцатого столетия. При всех претензиях к современной нестабильности, ХIХ век был намного более изменчивым со своими паниками, примерно каждые десять лет приводившими к депрессиям. Это был Смитовский рынок — безымянный, атомизированный, неустойчивый.

Апологеты рынка всегда игнорируют издержки рыночных сделок (сравните время на закупки, и всегда есть риск, что вы можете прогореть в любом деле), которые могут быть уменьшены, когда вещи делаются в стенах одной фирмы, а не посредством закупки на рынке. Время множества преступлений, от фиксации цен до убийств, помогло созданию современных гигантских фирм, где огромные преимущества были достигнуты за счёт планирования производства в масштабах больших, чем местные.

Зловонные деньги

Наряду с глобализацией, по Кортену, другой узурпатор — это деньги, особенно транснациональные, виртуальные, которые текут по оптоволоконным кабелям. Конечно, правление денег ужасно и даже абсурдно, но при капитализме люди работают и делают бизнес за деньги, деньги один из наших самых фундаментальных принципов общественной организации. Конечный итог капиталистического производства — это выгода, которая приходит в форме денег, и люди, которые накопили капитал, склонны держать его в ликвидной форме, насколько это возможно.

Это неудивительно, что система, работающая для денег, должна была изобрести экзотические способы их умножения. Кортен правильно осуждает финансовый взрыв, 1,2 триллиона долларов мчатся по земному шару каждый день, как летучая бессмысленно-разрушительная сила. Но как трудно отделить финансы от капиталистической действительности, так же трудно отделить и деньги; финансы — это деньги, развившиеся в более экзотические формы. И это не позднейшие экзотические изобретения; фьючерсные рынки — возврат на столетие, опционы — на три, трюки с иностранными валютами — на семь и более. Британские иностранные вклады век назад были относительно больше, чем всё, что мы видим сегодня. Причитать о том, что деньги могут накапливаться, в то время, когда человеческие потребности остаются без удовлетворения, — это сокрушаться о капитализме, который совсем не является какой-то недавней мутацией.

Видения

В конце своей книги Кортен предлагает видение — разоружение, терпимость, равенство полов, уменьшение потребления, глобальное доверие, списание долгов, преобразование международных финансовых учреждений в демократические, кооперативные учреждения, добровольные ограничения заработной платы должностных лиц, основы демократии, и т.п.

Он предлагает видение: «рыночная экономика сформированная, главным образом, хотя не исключительно, семейными предприятиями, малыми кооперативами, фирмами, принадлежащими рабочим, местными и муниципальными корпорациями».

Многое из этого привлекательно. Но невозможна работа сложной экономики только на этом уровне. Легко представить производство мебели таким образом, но не производство поездов и компьютеров. Если Кортен имеет в виду покончить с поездами и компьютерами, он должен сказать нам об этом. Оставляя без внимания вопрос о масштабе производства, любая значимая реструктуризация производственной собственности будет воспринята существующими собственниками, как борьба насмерть.

Но это не заботит Кортена, потому что будет революция в сознании, которая даст волю новому кооперативному духу «входящих в систему, включая тех, кто во главе наших основных корпораций и финансовых учреждений, дополнительно к усилиям гражданских движений, работающих вне её». Есть обыкновение в книгах, подобных этой, представлять, что кажущиеся похожими на разумные требования поймут наши правители и вдруг шлёпнут себя по лбу, говоря: «Ах! Мы ошибались!» Нет осознания, что серьёзные преобразования корпоративного поведения потребуют серьёзную политическую угрозу приватизации собственности, без этой угрозы даже реформа в духе «Нового курса»^[2] невозможна. Взамен Кортен указывает на «очевидное решение: создать общество, в котором придаётся высшее значение лелеянию любви, а не деланию денег». Боже, это было бы мило, но как мы это получим? Некоторые могущественные люди не находят это решение столь очевидным.

Странствующие адепты осёдлости.

Кортен и антиглобалисты правы в том, что экономический рост необязательно делает людей счастливее, а часто делает их несчастными; что учреждения подобные Всемирному банку делают богатых богаче, а бедных беднее; что стандартные идеи свободной торговли замечательны для менеджеров и акционеров, но ад для рабочих и природы; что должны приветствоваться отказ от накопления вещей и поиск большей человечности.

Но вернуться к мечте местного самообеспечения — удушающе и реакционно. Здесь Кортен превзойдён некоторыми своими антиглобалистскими товарищами. Киркпатрик Сейл хочет разрушить компьютеры и жить подобно Амишу, который счастливо использует антибиотики и продаёт свою продукцию для получения прибыли, при этом отвергая участие в промышленной жизни. Экофеминистка Вандана Шива рассматривает технологии, как нарушение мужчинами священной пары женщина-природа, и защищает экономическую модель «существования». Шива, надо заметить, более популярна на Западе, чем в Индии. Как написал социолог Шасти Миттер в «Новом левом обозрении» № 205, бангладешские работницы, которых она учила в родной стране и в Лондоне, хотят работать, учиться и хорошо зарабатывать, и не хотят возвращаться в свои деревни.

Шива начала своё выступление на конференции, заметив, что одной из «положительных сторон» глобализации является то, что она приобрела много хороших друзей во всём мире. Выражения благодарности в книге Кортена описывают эту книгу, как «продукт международного сотрудничества» и включают коллег со всего мира. Если «глобализация» может производить такие привлекательные вещи, как друзей и книги (пусть даже плохие), возможно неправильно называть её как вашего главного врага.

Это забавно, что люди увеличивают частоту авиаперелётов, предлагая преимущества осёдлости, пишут книги и основывают институты, рассказывая массам, что они должны оставаться дома и стремиться к своей чечевице. Вспоминается замечание Т.С. Элиота^[3], что «в целом представляется лучшим, чтобы большинство людей находило средства к существованию там, где они родились». По крайней мере, Элиот, который родился в Сент-Луисе, но переехал в Лондон в возрасте 26 лет, был признанным снобом.

В этом отклонении марксизма, почти такие же левые уже не имеют космополитичной терминологии, и, очевидно, даётся надежда на превращение технологии во что-то доброе к людям и планете, а не к держателям акций. Громадное число людей напугано тем, что экономика делает с ними, но интеллектуалы фондов, скомпрометированные своим мерцающим видением и своим учредительским консерватизмом, не имеют ответов.

Денежные мешки

Дуг Томпкинс, основной организатор глобализационного представления, основал «Фонд за глубокую экологию» (FDE) в 1991 году. В 1994 году активы фонда были $34 миллиона, и $2,5 миллиона он распределил в виде грантов. Другой фонд Томпкинса — El Bosque Pumalin ориентирован на его новый дом — Чили, хотя расположен он в Сан-Франциско, его основные руководящие принципы идентичны FDE. Томпкинс сделал своё состояние, учредив Esprit со своей бывшей женой Суси Томпкинс. Он получил титул «имидж-директор» вдобавок к официальным званиям президента и главного администратора.

FDE определяет глубокую экологию, как «новое движение представителей Запада, которое отвергает преобладание антропоцентрической (в центре человек) парадигмы технологического общества в пользу биоцентрической этики и практики». Природа существует не как система жизнеобеспечения людей, а как своя собственная «внутренняя ценность». Что бы это ни означало в теории, на практике это часто вполне античеловечно. Любимый теоретик Томпкинса, Дейв Форман, один из учредителей «Земля прежде всего!» (EF!), семья которого уничтожала деревья в 1980-х. Форман, который датирует упадок в развитии агрокультуры примерно 10 000 лет тому назад, приветствовал эфиопский голод, как естественный способ управления численностью населения; корреспондент по имени Мисс Анн Тропи, когда Форман управлял фондом, писала в журнале, принадлежащем EF!, что СПИД также сделал ценную мальтузианскую работу. «Глубокие экологисты», в соответствии с Кикпатриком Сейлом, думают, что человеческая популяция на Земле, сейчас стремящаяся к 6 миллиардам, должна быть меньше 1 миллиарда, по некоторым предложениям до 100 миллионов человек.

Томпкинс финансирует проект «Дикая страна», управляемый Дейвом Форманом, который намеревается обезлюдить огромные полосы территории в Северной Америке и вернуть их к состоянию дикой целины — так, чтобы «гризли в Чихуахуа имели неразрывные связи с гризли на Аляске», с «доколумбовой популяцией растений и животных». Членами проекта было неофициально признано, что необходимо работать над уменьшением на две трети населения для этого «одичания». FDE также финансирует жуткий «Отрицательный рост населения» (Negative Population Growth) и сеть «Ёмкость экосистемы» (Carrying Capacity Network). Согласно Джефу Клейру (Jeff St. Clair) из «Обозрения дикого леса» (Wild Forest Review), FDE проводит строжайшее мальтузианское тестирование любого экофонда.

В качестве акта частного возврата к дикости, Томпкинс купил 670 000 акров чилийского леса за $12 миллионов, сделавшись вторым по величине землевладельцем в Чили, и, вероятно, совершил гигантское нарушение налогового законодательства США. Его участки земли, которые разделили страну пополам, были собраны тайно, не раскрывая секрета о его намерениях. Он хотел превратить землевладения в парк, который он отдал бы правительству, но возмутились чилийские националисты. Нет вопроса, что Чили была ограблена во времена Пиночета, но некоторые местные экологисты говорят, что Томпкинс сделал больше политического вреда, чем экологической пользы.

Официальные принципы Томпкинса не помешали в портфеле FDE держать акции и боны компаний: Allstate, которая страхует автомобили; Citicorp и трёх иностранных банков, которые финансируют глобализацию, о которой горевали на конференции; Фанни Маэ, которая клянёт рост загородного населения; Grupo Televisa, мексиканская ТВ сеть; HCA-Hospital Corp. of America; Telefonos de Mexico, которую Уолл Стрит рассматривает как дорогу для бума NAFTA^[4]; и Wal-Mart — друг маленьких городов повсюду.

Это владение акциями отражает гиперкапиталистический путь, которым Томпкинс вначале сделал свои деньги, продавая стильную одежду, сделанную на потогонных производствах Калифорнии и третьего мира. В 1972 году Esprit закрыл завод в чайнатауне Сан-Франциско после того, как рабочие организовали профсоюз; NLRB^[5] осудил «патернализм» Томпкинса, который рассматривал профсоюз как выражение «неблагодарности». Esprit потребовалось 10 лет, чтобы оплатить возврат заработка рабочим, который предписало правительство.

На просьбу прокомментировать противоречия между источником его состояния и этими представленными заявлениями, Томпкинс ответил LBO: «Может быть, вы меня перепутали с кем-то ещё».

Другая большая сумма денег с сомнительной родословной, стоящая за антиглобализационным шоу, — это фонд, основанный сэром Джимми Голдсмитом, знатным корпоративным разбойником, который теперь ушёл в искусство управления государством и филантропию. Противники свободной торговли широко распространяли его статьи, осуждающие GATT^[6], но не распространялись о его дарах Маргарет Тэтчер. Голдсмит — это модель морского разбойника на Уолл Стрите по Оливеру Стоуну^[7], делал алчную карьеру, скупая компании и вытрясая из них деньги, без всякого внимания к последствиям для людей и природы. Одним из его последних разбойных действий была сделка 1990 г., когда он заменил газетчика Целлербаха (Crown Zellerbach) на друга Земли Майнинга (Newmont Mining). Один из ресурсосберегающих шагов, который он сделал после поглощения зоны Панамского канала в 1980-х, говорит Клейр, — прибрал к рукам учёных компании по охране окружающей среды, и Целлербах был один из немногих газетчиков, который препятствовал ему делать это. И, конечно, он заводил бензопилы и начинал бум по заготовке леса, как всегда случается, когда финансовые соображения применяются к деревьям.

---